— Позвольте, — не унимался генерал, — я не хочу никаких других квартир. Потрудитесь выполнить распоряжение штаба главнокомандующего.
— Не шумите! — повторил всадник внушительно. — Город занят красной Конной армией. Я начдив Пархоменко. Сдать оружие. Все вы арестованы…
Разоружив ошеломленных офицеров, Пархоменко слез с лошади и поднялся по ступенькам крыльца выходившего на улицу одноэтажного дома, в котором он приказал временно расположить военную комендатуру.
Спустя некоторое время адъютант начдива, недавно прибывший с курсов черноглазый командир, составлял сводку захваченных пленных.
— Ну, сколько у тебя получается? — спрашивал Пархоменко, глядя, как перо адъютанта ловко бежит по бумаге.
— Много, товарищ начдив, сотни три наберется. Сейчас подытожу.
— Погоди подытоживать, — остановил начдив, услышав топот за дверью, — еще кого-то ведут.
Конвойные ввели в комнату четырех офицеров.
— Где вы их взяли? — спросил Пархоменко.
— Да на подводе, товарищ начдив, — отвечал старший конвоя, беря винтовку к ноге. — Мы идем, а они наустречу. Из Батайска ехали. Так энтот, — он показал на безусого офицера, — энтот спрашивает: «Игде тут девочки есть?» Мы говорим: «Идемте, мы вас доведем». Ну, вот и привели. — Он усмехнулся в усы.
— Ничего не понимаю, — растерянно заговорил офицер. — Тут какое-то недоразумение… Как вы могли сюда попасть, господа?. э… извините, товарищи?
— Тебе, гад, товарищ — волк тамбовский! — резко сказал конвоир.
— Нет, почему?.. Разве мы не понимаем?.. Гм… Конечно… Но как-то странно. А? Вы не находите?.. — путаясь и пожимая плечами, говорил офицер, в то время как его товарищи угрюмо молчали. — Фу! — он взялся за воротник. — Нельзя ли у вас воды попросить? Будьте добры.
— Принесите, — распорядился Пархоменко.
Один из конвойных сходил на кухню, принес ведро воды и железную кружку. Офицеры, столпившись вокруг ведра и тяжело отдуваясь, кружка за кружкой пили, как лошади…
С раннего утра по всему Ростову загремела стрельба. Опомнившиеся белогвардейцы дрались в домах, в подворотнях. От вокзала доносились пулеметные очереди. Там, заняв пакгаузы, отчаянно сопротивлялся офицерский полк. Но конармейцы упорно добивали противника. По улицам гнали большие толпы пленных, везли трофейные пушки. Окутываясь смрадным чадом, ползли, грохоча по булыжнику, пленные танки.
Следующий день принес в город спокойствие. Вышедший из подполья комитет большевиков возглавил ревком.
У отеля «Палас», где обосновался полевой штаб Конной армии, стояли подседланные лошади. Звеня шпорами, бойцы сновали по лестницам.
Зотов при свете лампы перечитывал донесение в центр.
За дверью послышались шаги. Зотов поднял голову. В комнату вошли Буденный и Ворошилов.
— Ну как, Степан Андреич, готово? — спросил Ворошилов, снимая бекешу и вешая ее на крючок.
— Так точно: — Зотов поднялся со стула и подал Ворошилову бумагу с мелко напечатанным текстом.
— Давайте прочтем, Семен Михайлович, — предложил Ворошилов, — может быть, что и пропустили.
Он присел к столу и стал читать вслух.
В обширном донесении, адресованном Ленину, сообщалось о взятии Конной армией городов Ростова и Нахичевани с захватом в плен десяти тысяч солдат и офицеров противника, танков, артиллерии и колоссального обоза.
«Противник настолько был разбит, что наше вступление в города не было даже замечено им, — читал Ворошилов, — и мы всю ночь с 8 на 9 января 1920 года ликвидировали разного рода штабы и воинские учреждения белых…»
Далее сообщалось, что только сильнейшие туманы помешали преследовать противника и дали ему возможность уничтожить переправы через реку Койсуг у Батайска. Переправы через Дон и железнодорожный мост целы…
— Кстати, мост взят под охрану? — спросил Ворошилов, прерывая чтение и взглядывая на Буденного.
— Я еще тогда распорядился, — сказал Буденный. — Охрану несет штабной эскадрон четвертой дивизии.
— Ну и прекрасно… — Ворошилов пробежал донесение. — А ведь подробно написали. Ну, это хорошо. Владимир Ильич любит, когда пишут подробно.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Буденный. Дверь распахнулась. Вошел Пархоменко.
— Ну, что хорошего, комендант? — спросил Буденный, пытливо оглядывая начдива.
— Разрешите доложить, товарищ командующий, — сказал Пархоменко, прикладывая руку к папахе, — в городе наведен полный порядок. Части расквартированы.
С улицы донеслись звуки духового оркестра.
Ворошилов поднялся, прошел через комнату, раскрыл дверь и вышел на балкон. Вниз по Садовой сплошной колонной шла конница. Под светом месяца всадники, подкачиваясь в седлах, ехали по шестеро в ряд.
«Да, — думал Ворошилов, любовно глядя на бойцов, — мы одержали большую победу, но еще придется, придется побиться…»
Музыка смолкла. Постукивали сотни копыт. Гремели тачанки, орудия, зарядные ящики. Поблескивая на наконечниках значков и знамен, на колонну лился тихий мерцающий свет.
Полк проходил и, как видение, таял во мраке. Все слабее становились журчащие звуки подков по булыжнику, Наконец они смолкли. Все вокруг замерло. И только месяц продолжал светить над засыпающим городом…
15
Степан Харламов не задержался в госпитале. Не прошло двух месяцев, как он вернулся в полк. И вот он сидел в небольшой хате вместе с товарищами, тут набилось не менее тридцати человек, и с улыбкой слушал Митьку Лопатина, который, потряхивая упавшим на нос рыжеватым вихром, рассказывал сидевшим и лежавшим товарищам:
— Было это, чтобы не соврать, в июне восемнадцатого года. Служил я тогда в Красной гвардии, в конном отряде товарища Сарычева.
Шибко хороший был командир. Все, бывало, говаривал: «Одно нынче лучше двух завтра». Да. И вот аккурат под Луганском у нас бой произошел. Разбили нас немцы. И товарища Сарычева убили. А у меня коня подвалили. Спешили, значит. Иду, думаю — как бы мне совсем тут не остаться. Помните, какой голод был? А я третьи сутки не евши. Это ж известно: брюхо — злодей, старого добра не помнит. И вот иду, иду, и вдруг что такое? Кругом битые лежат. Наши, немцы. «Максимка» брошенный. Пушка подбитая. И как есть ни одного живого человека. Видно, большой бой был. Даже жутко мне стало… Вдруг гляжу — конь под седлом пасется! Шибко охота было мне поймать того коня. Только я к нему, а он — хвост трубой и от меня! Все же я его обратал. «Ну, — думаю, — теперь я с конем». И только собрался на него садиться, гляжу — конный бежит. Личность строгая, в усах, весь в черную кожу одетый. На груди, вот это место, знак какой-то.
— Кто же это был? — спросил один из бойцов.
— Погоди, по порядку. — Митька Лопатин бесцеремонно затянулся самокруткой соседа и продолжал: — Подъезжает ко мне этот самый человек и спрашивает; «Откуда ты такой приблудился?» Тут я ему все как есть рассказал.
«Пулеметчик?» — спрашивает. «Нет, простой красногвардеец». — «Ну это все равно. Ложись давай за пулемет». — «Так я ж не умею». — «Ничего, сейчас научишься… Гляди, вон дырка. Видишь? Суй в нее вот эту штуку — лента называется… Засунул? Так. Теперь гляди, справа ручка. Крути ее два раза. Да не на себя, а от себя! Экий раззява!.. Ну, вот. Теперь у тебя пулемет заряжен. Понял? Берись руками вот за эти ручки, а большие пальцы кверху держи. Так. Видишь две кнопки? Чтобы открыть огонь, жми на них большими пальцами… А ну, попробуй!»
Я «попробовал», да со страху выпустил всю ленту. Двести пятьдесят штук! Тот кричит, ругается. А откуда мне знать, как его, «максимку», остановить? Он же, проклятый, палит, трясется, как бешеный!.. Ну, ладно. Тут он мне объяснил и говорит: «Будешь прикрывать отступление. А как увидишь немцев — пали!» С тем и уехал.
Привязал я лошадь покрепче да и залег за пулемет. Сколько-то времени пролежал — вижу, немцы колонной, с музыкой. Я нажал, — Митька поднял кверху большие пальцы, — они падают. Шибко хорошо получается!.. Осмелел. Вдруг позади меня как шарахнет! С орудия ударили. Я знай палю. А они по мне снарядами кроют. «Ну, — думаю, — пора уходить, да и ленты кончаются». Оглянулся — нет коня. Убежал!.. Ну, тут я, нечего делать, поднажал верст пятнадцать пешим порядком. Догнал того всадника. Оказывается, командир полка. «Ну как?» — спрашивает. «Ничего». — «Принимай пулеметную команду, будешь начальником».
Бойцы засмеялись.
— Тише, братва, начдива разбудите! — сказал Харламов с озабоченным видом.
Городовиков, он спал на сундуке, действительно заворочался, но по другой причине: сундук был с обручами, которые впивались в тело начдива.
— Ну и как же ты, принял пулеметную команду? — тихо спросил взводный Ступак, услышав, что Городовиков опять начал мерно похрапывать.
— Воздержался, — произнес Митька с солидным достоинством. — Ну, какой с меня начальник, когда я и материальной части не знал. Теперь бы другое дело…
